Воспоминания о знаменитом певце: о его уходах от жены и страхе перед Сталиным. «Утесов рассказывал: «Я затянул песню, а у Сталина слезы текут. Все смутились, не смели поднять глаз. А я подумал: не так давно умерла супруга Сталина Надежда Аллилуева, наверное, сейчас он вспоминает ее. Не помню, как песню закончил, в гробовой тишине…» — из воспоминаний о Леониде Утесове писателя Глеба Скороходова.
С кем только из великих артистов ХХ века не дружил киновед и писатель Глеб Скороходов! И о ком только в его архиве нет каких-нибудь записок, набросков или черновиков. Благодаря сестре Глеба Анатольевича Инге Сидоровой есть возможность познакомить читателя с его воспоминаниями об Утесове.
Популярное: Михаил Пореченков впервые показал своих детей. Сеть взорвалась от восхищения!
«Моя дружба с Леонидом Утесовым сложилась совершенно неожиданно, когда он уже был легендой, а я — вчерашним студентом факультета журналистики. Попав на производственную практику в «Комсомолку», которую тогда возглавлял зять Хрущева Алексей Аджубей, я не знал, как угодить редактору. Аджубей воспитывал нас, практикантов. С фразочками «Не пойдеть!» или «Старье не берем!» он рубил наши творения и требовал новых идей. Вот я и предложил публиковать репортажи об известных артистах. И перечислил: «Аркадий Райкин, Фаина Раневская, Леонид Утесов…» — «В добрый путь! — явно насмехаясь, сказал Аджубей. — Эти люди с удовольствием пригласят тебя к себе домой и все расскажут. Начинай прямо с Утесова!» Члены редакции разошлись, а я в ужасном волнении замер перед черным аппаратом, заставляя себя набрать номер великого артиста. Не помню, что уж я там бормотал… Вероятно, Леонид Осипович быстро понял, что звонит практикант, и попросту пожалел меня, оборвав поток моей речи: «Хорошо, приходите! Я живу на Смоленке, вы найдете легко — там магазин «Руслан»…»
Вот так просто я оказался в огромной квартире Утесова, который встретил меня фразой: «Пальто вешайте на собаку», показав на оригинальную чугунную вешалку. И даже помог мне его снять, страшно смутив: «Ничего, ничего, молодой человек… Говорят, правило помогать гостям раздеваться и одеваться родилось в Древнем Риме, когда патриции опасались оставлять своих гостей одних у дверей: как бы те случайно не унесли с собой тогу или лавровый венок…» Проводив меня в свой роскошный кабинет, заполненный памятными вещами, картинами и книгами, он утонул в красном глубоком кресле и… стал рассказывать удивительные истории из своей жизни. Я быстро расслабился и начал хохотать. Оказалось, что в жизни он очень веселый и простой человек. «Но надо же, чтоб было интересно? — говорил Леонид Осипович. — А рассказывать о себе, как о великом, я не люблю…
Хотя, чего уж там, в двадцатые-тридцатые годы был популярен невероятно. Раз еду в поезде, сразу же, как зашел в купе, залез на вторую полку и вскоре уснул. И тут сквозь сон слышу разговор девушки и молодого человека, который уверяет ее, что он и есть артист Леонид Утесов. Напевает песни из моего репертуара, жалуется, что его одолевают поклонницы, но он вот никогда не встречал такую девушку, как она… И тут как дал, фальшивя: «Любовь нечаянно нагрянет…» Очень мне было жалко ту девушку, и я все-таки подождал, пока она вышла из купе, и тогда уже свесился с полки: «Молодой человек! Все это хорошо, но ведь Утесов — это я». Он посмотрел на меня презрительно и сказал: «Тем хуже для вас!» — и отвернулся. — «Погодите, — перебил я. — Получается, что ваше имя и ваш голос уже знала вся страна, но вживую не узнавали?» — «До тех пор, пока не появились «Веселые ребята», нет… А откуда им было знать меня в лицо? Я как-то прочел заметку в газете, как знаменитый Карузо пришел в банк получать деньги без документов. Он спел только одну оперную фразу, и его сразу же узнали, выдали деньги… Вот и я решил так попробовать.
Я тогда находился в Кременчуге. И как раз ожидал денежный перевод на небольшую сумму. Захожу на почту, слышу строгое: «Ваш паспорт, пожалуйста!» Тут я улыбнулся и во весь голос завел: «Раски-и-нулось море широ-о-ко-о!» — «Гражданин! Прекратите хулиганство! Я сейчас милицию вызову!» И тут я понял, что, как говорил товарищ Бендер, это не Рио-де-Жанейро…»
Работал зазывалой в балагане
С такими-то потрясающими историями мою статью в газете с руками оторвали. А я стал частым гостем в доме Утесова. Это может показаться странным, но я обнаружил, что у великого артиста довольно много свободного времени. Знаю, Леонид Осипович лично просматривал всю приходившую ему от зрителей почту, а на многие письма и отвечал… Как бы то ни было, Утесов, вероятно, испытывал потребность рассказывать о себе. И сам посоветовал мне записывать за ним все, что он вспоминает: «Я даже не могу назвать вам все места, куда меня заносило в юности! Когда мне было лет 15, я работал на раусе в частном цирке. Раус — это такой помост перед самым входом в балаган, на котором стояли зазывалы. Я был главным среди них. Выбегал в трико, делал стойку на руках, выполнял мостик, потом сальто и кричал: «Господа почтенные, люди отменные, что вы здесь стоите? Билеты берите! Здесь ничего не будет — каждый знает. Самое интересное внутри вас ожидает!» Какая глупость, верно? А ведь работало! Люди шли!» — «Леонид Осипович, получается, вы, как Горький, скитались по России и в сущности были бродячим артистом…
В то время, как ваша семья…» — «Была вполне приличной! — заверил меня Утесов. — Три мои сестры и брат получили хорошее образование, и только я, младшенький, Ледя, с детства артачился… Поначалу, конечно, родители и слушать не хотели о моем увлечении музыкой. Меня отправили учиться по коммерческой линии, в училище Файга. Откуда я, слава богу, был исключен». — «За что же?» — «Как вам сказать… — Утесов улыбнулся своей неповторимой озорной улыбкой. — Нашалил я на занятии по Закону Божьему, ударил меня учитель, как это было тогда заведено, а я не стерпел, свет в классе погасил, и мы измазали этого учителя мелом и чернилами. Скандал был неслыханный, меня исключили. А уж после этого я домой не вернулся — поступил в цирк Бородулина и с его труппой ездил по всей стране, потом менял много мест, служил в провинциальных театрах… Псевдоним Леонид Утесов появился в 1912 году, когда я поступил в Кременчугский театр миниатюр (настоящее имя Утесова — Лазарь Вайсбейн. — Прим. автора)».
Единственное, что могло тогда серьезно угрожать карьере восходящего артиста, — это мобилизация (началась Первая мировая война). Чтоб ее избежать, не имевший до сих пор музыкального образования Леонид Осипович даже пытался поступить в Одесскую консерваторию, но не успел, его призвали. Однако служба в армии не задалась — всему виной были его красота и обаяние. Утесов приударил за женой старшины отряда, и тот, ревнуя, стал то и дело отпускать молодого бойца в отпуск, а потом и вообще помог существенно сократить срок службы.
Как Утесов с будущей женой познакомился
Когда я познакомился с Леонидом Осиповичем, он уже более сорока лет был женат на Елене Осиповне. У них была дочь Дита, жившая с мужем здесь же, в квартире напротив. Властная Елена Осиповна была для него непререкаемым авторитетом, никогда я не видел с его стороны ни раздражения, ни досады. «Если Леночка сказала — значит, так надо!» А знакомство их произошло в Запорожье, тогда он назывался Александровском, где Утесов устроился в местный театр. На первой же репетиции ему приглянулась хорошенькая актриса. Разговорились. Леночка пожаловалась, что никак не может найти в городе жилье и как раз сейчас собирается идти его искать. «Я вас провожу!» — по-джентльменски вызвался Утесов. Лишь только молодые люди вышли на улицу, хлынул проливной дождь. Утесов все так же галантно предложил молодой спутнице забежать к нему на чай. Сам он к тому времени уже снял комнату. Леночка приглашение молодого артиста приняла, и так вышло, что стала его женой и они прожили вместе почти 49 лет. Леонид Осипович доверял ей во всем. В сущности, она и оркестром распоряжалась…
Утесов рассказывал, как взял на работу нового скрипача — двухметрового Яна Френкеля, будущего великого композитора. Но жена сказала: «Ледя, а что это у него такие огромные усищи? Он как зашевелит ими, все будут смотреть только на него. Ты можешь даже не выходить на сцену». Стесняясь и извиняясь, Леонид Осипович подошел к Френкелю и попросил сбрить усы. Тот, конечно, удивился, но покорился, не терять же из-за этого работу. На следующей репетиции Елена Осиповна снова стала придираться к несчастному скрипачу: «Этот… Который без усов… Он же коленями упирается в скрипку! У тебя тут что, цирк или джаз? Если цирк, ставь программу на него, отдай ему дирижерскую палочку, а сам уйди со сцены». И бедный Френкель вынужден был уйти из оркестра. Ну не понравился он Елене Осиповне!
Конечно, довелось и ей пережить тяжелые моменты в жизни. Ведь брала она «Ледю» молодым нищим артистом провинциального театра, а жить ей пришлось со знаменитостью, которого одолевали толпы поклонниц. Однажды я решился спросить Утесова: «И вы за всю жизнь ни разу никем не увлеклись?» — «Конечно, увлечения были, — признался Утесов. — Но всякий раз я понимал, что никто не позаботится обо мне так, как моя Леночка. Однажды, когда я уже несколько дней находился в другом доме — влюбился как сумасшедший, — Леночка прислала женщине, к которой я ушел, подробную записку. В ней было расписано, что я ем, как нужно топить комнату, что полезно и вредно для моего голоса… Кроме того, она еще и подводу дров нам отправила. После этого я встал и… пошел домой!»
«Знаете, какой нрав у Леночки? — рассказывал в другой раз Утесов. — Когда мой друг Дунаевский купил себе «Победу», я тут же сказал ей: «И я хочу такую же!» — «Ты уже накопил на нее? — отрезала она. — Ты ведь совсем не умеешь откладывать деньги! Какая тебе машина…» Больше об этом я не заикался. И вдруг как-то приезжаю с гастролей, жена с дочкой встречают меня на перроне. А когда мы вышли на привокзальную площадь, Леночка протягивает мне ключи: «Поедешь на своей. Вот она, твоя «Победа» — не хуже, чем у Дуни» (домашнее прозвище Дунаевского. — Прим. автора). Эта бежевая «Победа» — в те времена, когда мы общались, уже старенькая — стояла у Утесова в гараже. Сам же он ездил на роскошной иномарке, тогда это было редкостью. Бывало, он подвозил меня на ней к себе на дачу — постепенно наши с Леонидом Осиповичем беседы переместились именно туда. И с каждым разом я узнавал о нем все больше и больше…
«Где я только не собирал музыкантов для своего коллектива! — рассказывал мне Утесов. — Первых, с кем начал это дело, встретил на Невском. Они играли в оркестре в Михайловском театре, и им уже давно надоело исполнять классический репертуар. Стали мы разучивать фокстроты и другую джазовую музыку. Нот никаких нет, клавиры подбирали по слуху с пластинок, инструментовки тоже делали сами. Все это было абсолютно невиданно. Вы не представляете, чего мне стоило выгнать музыкантов на сцену, они привыкли сидеть «в яме». Потом я стал учить их двигаться. Умолял тромбониста встать на колено, как бы признаваясь в любви трубачу — все эти приемы уже давно использовали иностранные джазовые музыканты. «Да вы с ума сошли! — сказал мне он. — Как это я буду стоять на колене? Меня весь город знает как солидного музыканта!» И так во всем. «У нас — свой путь, — убеждал я их. — Мы должны искать новое!» В результате после стольких лет работы я потерял руководителя ансамбля и нескольких музыкантов. Они устроили настоящую забастовку: «Мы больше не намерены терпеть ваши выкрутасы!» Пришлось набирать молодых ребят…»
Слушая эти рассказы, я стал понимать, в чем секрет успеха Леонида Осиповича. Конечно, не только в уникальном голосе, но и в бесконечном озорстве, чувстве юмора, которые так нравились публике. Одна из первых его программ, «Джаз на повороте», пользовалась успехом несколько лет. Билетерши Московского мюзик-холла уже не решались спрашивать у публики билеты — пускали так! Не пустить было опасно для жизни! А в это время Российская ассоциация пролетарских музыкантов заходилась в крике: «Долой «фокстротчиков» с их «цыганщиной» и «проституцией»!» Именно так писали об Утесове в газетах. Боролись, вредили, но… публики становилось еще больше.
Однажды, когда афиши новой программы «Всегда с вами» уже были расклеены по всему городу, комиссия из Министерства культуры запретила половину номеров: «Никаких фокстротов, танго и этих бостонов в вашем выступлении быть не должно. А у вас даже песня «Старушки-бабушки» напоминает фокстрот!» Утесов вспылил: «Из того, что вы оставили, программу не собрать. Может, и меня убрать и назвать программу «На этот раз — без вас»?» Его иронию восприняли как руководство к действию: на первое отделение срочно вызвали из Ленинграда танцевальный ансамбль. Но когда концерт начался, из зала стали раздаваться возгласы недоумения: «А где Утесов?» — а потом и грубые крики: «Утесова давай!» Половина зрителей просто отправилась в дирекцию, чтобы забрать деньги обратно. Чиновники поняли, что запрещенные ими номера лучше вернуть на сцену. И сами обратились к Утесову, мол, погорячились…
Почему Утесов много лет обижался на режиссера «Веселых ребят»
А потом родился знаменитый «Музыкальный магазин», ставший основой для создания первой звуковой музыкальной «фильмы» «Веселые ребята», вышедшей на экраны в 1934 году. Теперь уж его узнавали в лицо! Вот только говорить о «Веселых ребятах» Леонид Осипович не любил. Затаил обиду на режиссера картины Александрова. Во-первых, один из сценаристов, Николай Эрдман, друг Утесова, во время съемок был арестован, и Александров попросту выкинул имя этого талантливого человека из титров, будто Эрдман и не имел отношения к фильму. А во-вторых, втайне от Утесова режиссер убрал из картины треть материала, после чего роль Леонида Осиповича стала далеко не главной. Главной стала Анюта в исполнении Любови Орловой. Неудивительно, что Орловой и Александрову достались все лавры за картину — режиссер получил орден Красной Звезды, а Орлова — звание заслуженной артистки РСФСР. Об Утесове при подписании документов на награды Сталин даже не вспомнил — ему достался только фотоаппарат лейка. Леонид Осипович с годами только растравлял эту обиду. Впрочем, может быть, это было и к лучшему, что не попал под взоры властей предержащих?
Сталина он откровенно боялся и даже в 60-е годы избегал о нем говорить. Лишь однажды поведал мне, как побывал в Кремле — на приеме в честь совершенного Чкаловым, Байдуковым и Беляковым беспосадочного перелета из Москвы в Америку: «Меня захотели увидеть летчики. Так и заявили в один голос: «Хотим послушать Леонида Утесова и его джаз!» Прямо в Грановитой палате была установлена эстрада. Мы с ребятами никогда в жизни не видели близко «первых лиц» и не выступали в такой обстановке. Поэтому, когда, играя на ходу «Легко на сердце от песни веселой», заходили в зал, у нас, честно говоря, буквально подгибались от страха ноги. Я выбрал для исполнения самые лирические песни. И когда пел «Отражение в воде», с удивлением заметил краем глаза, что Сталин смахивает слезу. А когда я закончил, он встал и аплодировал стоя. Причем долго — минуту, две… Мы растерялись. Музыканты мне шепчут: «Наверное, хочет на бис! Начинай снова!» Я опять затянул: «Склонились низко ивы в задумчивом пруду. / С тобой я был счастливым, теперь тебя я жду. / Я жду, что ты вернешься, откроешь тихо дверь. / И снова улыбнешься, как прежде, а теперь…»
Тут уж у Сталина прямо потекли слезы по лицу. Все смутились, не смели поднять глаз. А я подумал: не так давно у Сталина умерла супруга, наверное, сейчас он вспоминает ее. Не помню, как песню закончил, в гробовой тишине. А Сталин опять встает и аплодирует. Потом он о чем-то стал шептаться с окружением. Через минуту подходит ко мне военный и говорит: «Товарищ Сталин просит спеть «С одесского кичмана». Я встрепенулся: «Эта вещь запрещена! Я ее уже лет пять как не пою!» А военный посмотрел на меня ледяным взглядом и говорит: «Вы что, не поняли? Товарищ Сталин просит!» Я повернулся к ребятам: «Кичман» сможете? В ля миноре!» Они сыграли отлично, летчики повскакивали с мест, кричат: «Ура!», требуют бис, три раза я повторил песню. Ушли мы с эстрады под овации. Через несколько дней я, встретив на улице главу Комитета по делам искусств Керженцева, признался: «Платон Михайлович, я не скрываю, говорю вам честно — нарушил ваш приказ о запрете на исполнение песни «С одесского кичмана». По просьбе публики…» — «Что?! Как вы могли? Мы вас вызовем на коллегию и лишим права выступать! Какая это публика могла вас об этом просить?» А я ему так медленно и внятно: «Меня просил товарищ Сталин». Он побледнел, отшатнулся: «Не шутите такими вещами…» Самое удивительное, что тот кремлевский успех был единственным. Больше меня в Кремль не приглашали. Думаю, Сталин не мог мне простить, что тогда так расслабился перед каким-то эстрадником». — «А арестовать могли? Неужели никогда над вами не сгущались тучи?» — «Да вы что! — сказал Утесов. — Я уже чемоданчик приготовил… Это случилось через два года после того приема в Кремле…»
Исаак Бабель недооценил опасности
Как раз в те годы, когда Утесов распевал песню: «Легко на сердце от песни веселой», в стране происходил вал репрессий, затронувший и многих людей из мира искусства. Гром грянул в мае 1939 года, когда арестовали близкого друга Леонида Осиповича, блистательного писателя Исаака Бабеля. «В отличие от меня, Бабель был вхож в ближний круг Сталина, — вспоминал Утесов. — И часто рассказывал мне о том, каков «этот палач» (так и говорил) в быту. Мне казалось, что Бабелю доставляет удовольствие ходить по острию ножа, а беседы со Сталиным щекочут ему нервы. О том, что происходит в стране, он знал много больше рядовых советских граждан, потому что его жена дружила с женой Николая Ежова, главы НКВД. Бабель с удивлением рассказывал: «Представляешь, этот человек не испытывает никаких угрызений совести. По ночам спит спокойно». Мне от этих рассказов становилось жутко, я умолял Исаака: «Уйди ты оттуда от греха подальше! Это даром не пройдет». — «Ну что ты! — отшучивался Бабель. — По крайней мере от двух вещей в жизни я застрахован: никогда не забеременею и меня никогда не арестуют».
Так же, как и сам Ежов, он верил в высокое покровительство. Но оно никогда не длится долго…» Как известно, Ежова на посту главы НКВД сменил Лаврентий Берия. И вскоре Бабеля взяли. «Исаак только-только написал предисловие к моей первой книге, мне на дом как раз прислали десять сигнальных экземпляров, — рассказывал Леонид Осипович. — Что тут началось! В типографии срочно выдирали из каждого экземпляра листы с текстом. Прихожу домой, а жена уже взялась за мои сигнальные экземпляры. Говорит: «Что стоишь? Пока не узнали, что твоя книжка вышла с предисловием Бабеля, надо их сжечь. Неужели не понимаешь, что тебе грозит при обыске? Что сделают с другом врага народа?» Как она и требовала, я сжег все экземпляры в ванне, но один, втайне от нее, все же спрятал между пластинок, по наивности полагая, что не найдут…
Тем временем Леночка приготовила для меня чемоданчик с двумя парами белья, теплыми носками и туалетными принадлежностями. Такие чемоданчики многие тогда имели в доме… А тут еще по Москве стала ходить байка, будто бы мы с моими музыкантами выступали на Лубянке. И вот, как рассказывали, выходит Утесов на сцену, а в первом ряду все начальство во главе с Берией. Утесов и шутит: «Уникальный случай! Я стою, а вы все сидите…» Когда я услышал от кого-то эту байку, чуть не умер. А сам говорю: «Надо же, какой я, по-вашему, смелый!» И думаю: ну теперь точно что-то будет… Уж не знаю почему, но меня сия чаша миновала…»
Во всех этих разговорах меня поражало то, что Леонид Осипович не кокетничал, не бравировал своей смелостью, как это делали многие люди в 60-е. Он не скрывал, что боялся. Но, когда надо было, преодолевал страх и помогал кому-то из друзей, попавших в опалу. Так случилось с Михаилом Зощенко. Утесов дружил с ним еще с 20-х годов, читал со сцены его рассказы, которые Зощенко даже специально переделывал «под Утесова», я лично видел в архивах эти рукописи. Но после постановления ЦК 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград» писателя начали травить. Книги его были уничтожены, знакомые, даже друзья, от него отвернулись. Леонид Осипович вспоминал: «Приехав в Ленинград, я тут же набрал номер Миши…
Он взял трубку и вдруг стал переспрашивать мое имя, спросил, не ошибся ли я номером… Я был изумлен: как он мог не узнать меня? Наконец, после долгих «непониманий», Зощенко разрешил мне прийти к нему на квартиру. И только там объяснил, почему так себя вел: «Ты знаешь, твой звонок был первым. Мне теперь никто не звонит. Когда я встречаю знакомых, они усиленно разглядывают вывески на Невском — так внимательно, будто видят их впервые. А недавно я столкнулся в переулке с писателем, хорошо знакомым, и поздоровался с ним. Автоматически. Тот на мгновение остолбенел, потом стремглав перебежал на другую сторону с криком: «Не погуби! Я не знаю тебя!» Со мной теперь опасно водить знакомство…» Я всеми силами старался его убедить, что со мной такой истории не произойдет и я в любом случае остаюсь его другом. Но, вероятно, через какое-то время и без того присущие Зощенко подозрительность и мрачность взяли вверх. Он перестал отвечать на звонки».
Как раз в этот период у Леонида Осиповича, которому было уже за пятьдесят, начались серьезные проблемы с голосом, не на шутку его испугавшие. Известный московский фониатр, у которого мэтр постоянно наблюдался, обнаружил полипы и сказал, что необходимо делать срочную операцию. Утесов очень расстроился, ведь его гастроли в то время были расписаны на год вперед, а такая операция вывела бы его из строя надолго. Всему коллективу грозили штрафы, да и неизвестно еще, как в дальнейшем операция сказалась бы на голосе Утесова. Промучившись несколько дней и посетив еще двух специалистов, которые подтвердили диагноз, Леонид Осипович совершил абсурдный шаг. Он записался на прием к обычному врачу в районную поликлинику и пришел туда инкогнито. Женщина-врач Утесова не узнала. Сделав осмотр, она сказала: «Не вижу тут ничего страшного. Вам нужно только постоянно делать полоскания».
Утесов ей поверил, рецепт взял и отправился как ни в чем не бывало на гастроли. «И действительно, голос мой был в порядке! Я понимал, что эта женщина-врач меня спасла, и постоянно думал о ней с благодарностью, — рассказывал Утесов. — А когда вернулся в Москву, тут же отправился в эту поликлинику, по дороге покупая все цветы, которые видел. Прихожу, а мне сообщают страшную новость: эта женщина на днях покончила с собой, что-то у нее произошло в личной жизни… Вы знаете, говорят, самая темная ночь бывает перед рассветом. Кто знает, может быть, если бы я успел и она узнала, что для меня сделала, этого бы не случилось?..» К сожалению, все эти истории я слышал от человека, который с каждым годом все меньше и меньше был занят работой, выступать его приглашали все реже. Но даже в последний год жизни он чувства юмора не терял. Помню, как он пришел, едва ли не в последний раз, в Дом кино на Васильевской, на какой-то вечер. Его заметили со сцены, стали бурно приветствовать, желать долгих лет жизни. Он встал, поклонился, взял микрофон и сказал: «Позвольте в связи с этим анекдот. Американский суд приговорил престарелого грабителя к 70 годам тюрьмы. В последнем слове подсудимый произнес: «Господин судья! Благодарю вас за то, что вы так в меня верите!» Вот и я, — добавил Леонид Осипович, — говорю вам спасибо, что и вы так в меня верите!»
