Единственный женский изолятор Москвы носит номер 6, но в последнее время его настойчиво именуют числом зверя — «СИЗО 666». Случилось так, что он стал территорией зла и бесконечной боли. В рейтинге мест, унижающих женское достоинство, он занял бы, пожалуй, первое место.
Если вы вдруг окажитесь в СИЗО №6, внимательно смотрите под ноги. Вы можете нечаянно наступить на… девушку, женщину или старушку, прикрывшуюся на полу выцветшим серым одеялом.
Какие сны можно увидеть, когда спишь под лавкой? Когда по тебе ползают полчища тараканов? Когда рядом десятки женщин стонут и плачут?
Но отсутствие отдельного спального места и скученность — не главная беда московского изолятора. Многие камеры напоминают душегубки (из-за отсутствия вентиляции и форточек), и женщины там кричат: «Дайте воздуха! Дышать!» Здесь легко заразиться смертельно опасными болезнями, и «добрый доктор» на помощь тут точно не поспешит…
Как попасть в СИЗО №6 и выжить — современная история в записках нашего обозревателя, члена Общественной наблюдательной комиссии Москвы.
Женский СИЗО в Печатниках стоит рядом с красивейшим храмом. Тут решетки — там витражи, тут бетонные заборы — там цветочные ограды. Вот уж поистине грешное и святое на Земле всегда идут рядом. Словно в доказательство этому — последняя поступившая правозащитникам жалоба. Ее автор — 91-летняя монахиня Елизавета, внучка которой сейчас находится в СИЗО. Престарелая отшельница много лет была настоятельницей монастыря, где воспитывались сироты. И когда ее родную внучку задержали с наркотиками, она была уверена: за решеткой ей не придется болеть или голодать… Увы.
Большинство сотрудников изолятора №6 — сами женщины. Ах как идет им новая фсиновская форма! И ведь некоторые приятны не только внешне. У них душа разрывается, глядя на арестанток, они рады бы облегчить их участь, но из-за сокращения штата и резкого увеличения числа заключенных не хватает ни рук, ни времени.
Итак, вот цифры: на 5 июня 2016 года в женском СИЗО при лимите 892 человека содержится 1357. Переполненность составляет 57%.
Думаете, судьи не знают, что единственный СИЗО переполнен? Отлично знают! Об этом их информируем и мы, и ФСИН. Но люди в мантиях все равно снова и снова избирают женщинам самую строгую меру пресечения. И ладно, если бы речь шла только об убийцах и других опасных для общества преступницах. Снова увы! Без кого не смогли обойтись наши правоохранительная и судебная системы?
Вот, скажем, без Кати, которая взяла у соседей самокат, чтобы съездить на нем за водкой.
Или без больной раком Надежды, которая украла в супермаркете головку дорогого сыра.
Без многодетной матери Натальи, которая подозревается в махинациях со страховками.
Без Елены, которая была задержана на границе по обвинению в организации незаконной миграции.
Без Светланы, которая присвоила себе чужой мобильный телефон…
Я могу продолжать бесконечно долго. В каждой камере есть как минимум 3–4 женщины, которые нанесли настолько смехотворный ущерб, что выдавать их за опасных преступниц даже стыдно. Они вполне могли бы находиться до приговора под подпиской о невыезде или под домашним арестом. Но следователю так неудобно (вдруг скроется, и у него не будет «палки»? Вдруг откажется дать признательные показания?) Если бы идею Верховного суда РФ декриминализировать преступления с ущербом до 5 тысяч рублей поддержали депутаты Госдумы, то их бы вообще не имели права сажать. Но опять и опять — увы. Депутаты не поддержали, а значит, женщин можно бросать за решетку.
Как живут они в СИЗО и что стоит за сухим языком цифр перелимита?
Камера №108.
Здесь временно сосуществуют сразу 55 женщин возраста и социального статуса. Почти что женское общежитие.
— Спальное место есть у всех? — спрашивает у них моя коллега, член ОНК Анна Каретникова. Те в ответ усмехаются. Указывают на дальний угол. Там на полу лежат вповалку несколько женщин.
— А раскладушек нет? — уточняю я.
— Даже если их принесут, их ставить тут негде, — разводят руками заключенные.
Мне предлагают сесть на большую лавку у стола, за которым обычно обедают. Присаживаюсь и замечаю, что прямо под моими ногами что-то начинает шевелиться.
— Ой, здесь кто-то есть?
Есть… Под лавкой устроилась на полу одна из заключенных. Спит, свернувшись калачиком, и шевелится во сне. Заглядываю под другие лавки — везде женщины… Это похоже на вокзал или на лагерь для беженцев. Разве можно вот так с женщинами?..
Камера № 306.
На 44 спальных места здесь приходится 55 женских душ.
— Плюс 11, — рапортует старшая по камере. — То есть у 11 зэчек нет шконки.
— Кровати, а не шконки, и заключенные, а не зэчки, — поправляют сотрудники.
Как ни назови, но факт остается фактом.
Примерно такая же ситуация в других камерах. Меняются только лица тех, кому не досталось кровати и кто вынужден в прямом смысле жить на полу.
Раскладушек и здесь нет. Но даже если бы сейчас завезти в СИЗО их хоть тысячу, это, как правильно заметили заключенные, ничего бы не решило: ставить их просто некуда.
Долгое время женщинам, которые живут на полу, давали только один тоненький, местами сбившийся до состояния тряпки матрас. Потребовались месяцы борьбы правозащитников с администрацией, чтобы стали выделять по два матраса. Это победа. Но стоит только ОНК не появиться в СИЗО несколько дней, как вторые матрасы давать перестают. А еще их отнимают — в наказание за провинность.
Есть в СИЗО несколько женщин, которым спать даже на двух матрасах невыносимо больно из-за травмы позвоночника. Добиться разрешения на специальный, утолщенный матрас практически нереально. Вот, к примеру, Елена Р. из камеры №107 — страдает грыжей, на позвоночнике у нее кисты, но ни матраса ей не разрешили, ни даже корсета (он ей был еще на воле «прописан», а в СИЗО его не принимают, ссылаясь на то, что внутри могут быть запрещенные предметы…).
— Здесь в принципе жить можно, — говорит одна из заключенных в очередной камере. — «Здесь» — в смысле под лавкой. Если не время обеда, то вообще тут самое спокойное место. Может, тут даже и лучше, чем на втором ярусе кровати. А то ведь оттуда столько женщин за последнее время попадало (в СИЗО №6 не на всех двух ярусных кроватях есть лестницы и ограничители. — Прим. авт.). Единственное — тараканов тут больше всего.
— Да тараканы сейчас везде, — подхватывают сокамерницы. — Они все заполонили! Недавно их травили чем-то, но эффекта ноль.
Толпа заключенных расступается и пропускает вперед бабушку. Очень-очень старенькую, сгорбленную, в очочках, интеллигентную.
Людмила Ивановна обвиняется в убийстве единственного сына («МК» рассказывал об этой истории в феврале). По версии следствия, 76-летняя мать застрелила его из пистолета, потом пыталась вскрыть себе вены. Правда, непонятно, как старушка своими трясущимися руками, которые и миску с супом не могут удержать, вообще подняла пистолет. Но суть не в этом. Собственно, она вину признает и просит, чтобы ее поскорее отправили в колонию, но только не в психушку. Нас бабушка умоляет найти ей адвоката. Мы обещаем. И — забегая вперед — обещание свое сдержим.
Женщины шумят-галдят. Столько у них жалоб, столько вопросов.
«А под скамейкой спала тяжелобольная женщина, — напишет потом моя коллега Анна Каретникова в отчете. — Еще две сидели в дальнем углу на полу на старых черных матрасах. Мы спросили: вы всегда там сидите? Они отрешенно кивнули и снова устремили взгляд куда-то вдаль, сквозь нас. Было похоже на сцену с аксакалами у стены из фильма «Белое солнце пустыни». По безучастности взглядов — точно. Будто некая оккупированная территория… с пленными… ранеными — ни в одном из других московских СИЗО не возникает такого тягостного, мучительного ощущения».
Сборное отделение. Здесь находятся те, кто только прибыл, или же больные на карантине. В одном помещении женщина с краснухой (хотя она уверяет, что уже давно болела, а снова заразиться ею нельзя, и, выходит, у нее какой-то совершенно иной недуг, который не хотят диагностировать). Во втором — три женщины с подозрением на туберкулез (пока официально диагноз им не поставили, но сотрудники СИЗО уже знают о том, что они больны).
Прошу выдать нам марлевые повязки, но их на караульном посту нет. Сами сотрудники стараются в камеру к туберкулезным просто не заходить. Но мы так не можем.
Дверь открывается, и мы словно попадаем в баню: влажный спертый воздух, форточка плотно закрыта, вентиляции нет. В таком помещении любой здоровый коня двинет, не то что больной. Три женщины еле живы. Изможденные лица, не хватает сил, чтобы просто поднять руки. Все кричат: «Воздуха! Дышать!».
— Как давно вас выводили на свежий воздух на прогулку? — спрашиваем у них.
— Четыре дня назад, — отвечают они.
— И четыре дня никто не предлагал вам даже прогуляться? — нам не хочется верить в это.
— Нет, никто…
— К вам подходил медработник в течение этой недели?
— Нет. К нам вообще кто бы то ни было боится заходить.
— Вы писали заявления на имя врача и руководства?
— Да. Мы написали много заявлений и жалоб.
— Вам приносили журнал регистрации заявлений для ваших росписей?
— Нет. Журнал регистрации нам не приносили ни разу. Можно открыть окно? Или… на прогулку? Чуть-чуть подышать?.. Пожалуйста! Попросите их! Ну, пожалуйста!!!
Мы не выдержали в этой камере даже нескольких минут. Назвали ее боксом смерти. Самое печальное, что наши коллеги были здесь неделю назад, просили администрацию расселить эту душегубку. Проветрить ее, продезинфицировать. Сотрудники обещали непременно все сделать и… не сделали.
Вот и сейчас нам обещают открыть форточку (хотя говорят, что это очень сложно, нужна лестница и специально обученный человек), немедленно отвести женщин на прогулку (хотя за окном уже темнеет, и мы сомневаемся, что их выведут в столь поздний час).
Эта камера, пожалуй, самое страшное, но во многих других тоже нет вентиляции или она не работает.
— Недавно мы вошли в камеру 202 и едва не оглохли от отчаянного крика: «Как дышать?! Как жить? Как не заболеть и не умереть?!» — рассказывает член ОНК Анна Каретникова. — В таких условия любая инфекция распространяется мгновенно.
Но вместо того, чтобы это предупредить, в СИЗО начали применять порочную и явно незаконную практику — вновь прибывших заключенных поднимают сразу в камеры, минуя карантин! Мы обнаружили нескольких женщин, которых в карантине не держали даже суток и у которых не брали кровь и не делали флюорографию. Сокамерницы таких сторонятся первое время: никто не хочет заразиться сифилисом или еще какой-то болезнью.
Бывает, и такое — у заключенной обнаружат недуг, но не сообщают ей об этом. Просто дают горсть таблеток без объяснения причин.
В камере №306 заключенные едва бунт не устроили, когда одной из женщин принесли противотуберкулезные препараты.
— Я до сих пор не знаю, больна ли туберкулезом, — говорит она. — Медики не говорят, только лекарства передают. А что, заключенный не имеет право знать о своем диагнозе? Надеюсь, я никого тут не заражаю…
Черный кисель с липким хлебом
Еда в «СИЗО 666» в последнее время, по словам женщин, стала отвратительной. Кисель — черный, хлеб — как жижа. Мы сомневаемся в объективности, но арестантки спешат подтвердить свои слова и приносят остатки буханки, выданной им на обед. Даже удивительно, что хлеб может быть таким… липким.
— Это не потому что он не пропеченный, — объясняют сотрудники. — Просто качество муки, которую привезли в последний раз, плохое.
Но почему такую муку принимают? Почему пекут из нее хлеб?
Многие женщины питаются только тем, что им дают в СИЗО. Касается это и тех, у кого есть деньги на счету или родные, готовые в любой момент привезти передачки.
Одна беда — очередь в бюро приема передач нужно занимать за несколько дней. Разве выдержат такое пенсионеры или иногородние? Потому зачастую у них один выход — купить очередь. Стоит это «удовольствие» 3–5 тысяч рублей. Понятно, что такая торговля очередью незаконна, но никто бороться с ней не желает. Да что говорить, если адвокаты со следователями дерутся в очередях на входе в СИЗО, чтобы попасть к заключенным.
Заказать продукты в интернет-магазине заключенные женщины могут, но и тут сложности. Во-первых, ассортимент скудный — из фруктов и овощей предлагаются только лук, чеснок, имбирь и лимоны.
Во-вторых, цены завышены порой в несколько раз (к примеру, тушенка, которая в обычных магазинах стоит 100 рублей, продается здесь по 200). В-третьих, приносят заказы подчас через 3–4 недели. Вообще жалоб на работу интернет-магазина столько, что впору проводить целое расследование. ФСИН России обещал нам разобраться со всем этим безобразием еще в начале года, но лучше не стало. Продукты не доносят или приносят уже пропавшими, подменяют одно наименование другим, теряют и т.п.
Касается это не только еды, но и непродовольственных товаров.
— Гель для душа заказала, и вот посмотрите, что мне принесли! — одна из заключенных показывает тюбик, на котором написано «гель мужской».
В камере 108 нам показывают протекающий чайник объемом в полтора литра. Из него пьют чай и моются (ибо горячую воду отключили) 55 женщин! Как такое возможно? Администрация считает, что возможно, потому запрещает второй чайник и не дает обменять этот на объемом побольше. Говорят, мол, сеть не потянет нагрузок, пробки выбьет…
Куда послал фельдшер?
Но хуже всего с медицинской помощью. Вот где настоящий ад. Спрашиваем у беременной на восьмом месяце женщины: «Как часто вас осматривает гинеколог?»
Девушка, после секундной паузы, не раздумывая:
— Только когда приходит ОНК (Общественная наблюдательная комиссия — «МК»).
Одна из заключенных рассказывает нам, что у нее кровотечение вот уже месяц. К доктору ее так и не отвели:
— А я же здесь не пожизненно, я выйти хочу и родить еще.
Каретникова вспоминает про другую заключенную с похожей историей, которая уже закончилась трагедией.
Гинеколога не было в СИЗО, когда у нее начались сильнейшие боли. Она нам говорила: «Я писала заявления каждый день. Я звала врача каждый день в течение месяца. Гинеколога не было. Потом врач вышла на один день. Из-за меня. И когда я описала ей эти боли, вот тогда все забегали… засуетились… Потом меня привезли в больницу. Но, наверное, поздно — рак выявили на последней стадии. Это так больно… я не могу описать».
Очередная арестантка со слезами жалуется:
— У меня апелляция завтра. А окончательного диагноза — нет. Нет справки. Что я скажу суду?
Заключенная по имени Надежда не выдерживает и тоже вступает в диалог:
— Ой! Я хочу пожаловаться на фельдшера Женю, девушку такую. Она плевать на больных хотела и шлет всех на… Так и говорит: «А идите вы все с заболеваниями вашими!» Это разве хорошо, правильно?
Девушки продолжают свои шокирующие откровения: например о том, что если случается что-то критическое, они подбегают к окнам и орут: «Врача!». Только тогда кто-то приходит на помощь. Но потом за это наказывают, поскольку считается нарушением правил распорядка.
Кстати, про крики. 9 мая в 10 часов вечера несколько заключенных во время салюта выкрикнули «ура!». Одна из них потом получила уведомление о нарушении режима. Еще одну девушку наказали за то, что она в пасхальную ночь смотрела по телевизору богослужение. Оба случая произошли в смену, когда дежурила некая инспектор, которую все называют не иначе как бездушной мегерой.
Увы, бездушные сотрудницы (которых и женщинами сложно назвать) тут есть. А как иначе относиться к надзирательницам, которые отказываются помочь матери выяснить судьбу ее ребенка? Елена Ш. еще 14 мая родила в больнице, куда ее вывезли из СИЗО. Женщину вернули в изолятор, а младенец остался в клинике. Елена умоляет: «Выясните о нем хоть что-то!». Но сотрудники отвечают, что это не входит в их обязанности. Наверное, не входит. А простые человеческие просьбы — они для людей, а не для сотрудников СИЗО.
Поток жалоб настолько огромен, что мы не успеваем записывать. Все они похожи: не выдали медсправку, не приняли лекарства, прервали ВИЧ-терапию, не лечат, не дают обезболивающих…
Да что же это в конце концов такое?
Как точно сказала Анна Каретникова: мы чувствуем, что зло рядом, мы пытаемся разгрести его руками и словами, но приручить зло — невозможно. Очень жаль, что в данном конкретном случае олицетворением зла являются сотрудники следственного изолятора. Которые, кажется, задались только одной целью — вынести свой приговор арестанткам еще до решения суда. Смертный приговор…
Прошу считать эту публикацией официальным обращением:
к председателю Верховного суда РФ Вячеславу Лебедеву на предмет проверки законности действий судей, выбирающих женщинам самую строгую меру пресечения;
к директору ФСИН России Геннадию Корниенко на предмет проверки соблюдения прав женщин в СИЗО.
Ева Меркачева
